Назову героя, допустим, Жаком (а возможно, Дмитрием, но не суть).
Он идет с работы летящим шагом, по ночным кварталам срезая путь.
Остановка, мост, поворот направо, через парк и к дому – маршрут таков.
Но сегодня в парке торчит орава молодых жестоких сорвиголов.
Я-то знаю, что ожидает Жака: потасовка, кладбище, море слез…
Но терять такого героя жалко. Значит, надо вмешиваться всерьез.
У меня хватает на это власти, потому что авторам можно все.
Я беру не глядя мой верный ластик, провожу по карте – и Жак спасен.
Он меняет курс перед самым парком и шагает долгим кружным путем –
Подворотня, желтый фонарь и арка, драный кот, пустившийся наутек.
Чертыхаясь, Жак огибает ямы, бормоча: «Да что это я творю!»,
И выходит, хоть и не очень прямо, к своему подсвеченному двору.
Отведя беду, оседаю в кресле (по идее, спать бы уже давно)
И опять задумываюсь – а есть ли вот такая сила и надо мной,
Чтобы крепкой дланью брала за ворот не забавы ради, а пользы для?
Я смотрю в окно на погасший город и затылком чувствую чей-то взгляд…
(с)РенАрт. Дудочка Крысолова
Он идет с работы летящим шагом, по ночным кварталам срезая путь.
Остановка, мост, поворот направо, через парк и к дому – маршрут таков.
Но сегодня в парке торчит орава молодых жестоких сорвиголов.
Я-то знаю, что ожидает Жака: потасовка, кладбище, море слез…
Но терять такого героя жалко. Значит, надо вмешиваться всерьез.
У меня хватает на это власти, потому что авторам можно все.
Я беру не глядя мой верный ластик, провожу по карте – и Жак спасен.
Он меняет курс перед самым парком и шагает долгим кружным путем –
Подворотня, желтый фонарь и арка, драный кот, пустившийся наутек.
Чертыхаясь, Жак огибает ямы, бормоча: «Да что это я творю!»,
И выходит, хоть и не очень прямо, к своему подсвеченному двору.
Отведя беду, оседаю в кресле (по идее, спать бы уже давно)
И опять задумываюсь – а есть ли вот такая сила и надо мной,
Чтобы крепкой дланью брала за ворот не забавы ради, а пользы для?
Я смотрю в окно на погасший город и затылком чувствую чей-то взгляд…
(с)РенАрт. Дудочка Крысолова
пятница, 02 февраля 2018
Только стукнет тринадцать - сбегай от заученных истин, от воскресных, навязших в зубах карамельных основ. За фургонами цирка, по палым желтеющим листьям, на вечерний сеанс, где волшебное крутят кино. От учебников, где идеальные "леди" и "сэры" - в мир растрепанных книг, путешествий, дрожащих частот.
"- У меня есть два пенса! Гуляем на них, Гекльберри?"
"- У меня есть полпенни. Гуляем, конечно же, Том!"
В двадцать три все становится резче, отчаянней, злее. Жизнь прорезана гранью на "до" и на "после войны". Что горело в груди - не погасло, но словно бы тлеет, по ночам прорываются выстрелы в тихие сны. Одноклассники хвастают: жены! детишки! А я-то... Впрочем, верю, найдется работа и дело для рук.
"- Говорят, что не выйдет... Попытка не пытка, приятель."
"- Ну и пусть говорят, ведь они нас не видели, друг."
Время тикает, скачет, несется упряжной четверкой. У вчерашних мальчишек - гляди-ка! - уже борода, у вчерашних девчонок - прислуга, семья и уборка, почему, для чего, как успели, когда же, когда? Вот тринадцать: кино про ковбоев и шпаги из палок, вот семнадцать: влюбленность, обиды, экзамены, страх. В девятнадцать смеялись, что мира, наверное, мало, в двадцать семь, не увидев и доли, решили - пора! Время, время, дорожную пыль разбивают копыта, не вернуться назад, не увидеть, что там, за спиной. Венди пишет диплом, на работу устроился Питер...
Просто жизнь остается игрой, раз играешь давно.
Сколько б ни было лет - их всегда слишком мало, не думай. Не становятся старше солдаты картонных мечей. Цирки, листья, рисунки; жирафы, пантеры и пумы; вера, дружба, серьезная правда, забытая честь. Улыбайся, пока к приключениям тянется сердце, кувыркайся, свисти, крась заборы, валяйся в траве. Пожилые профессоры после полуденных лекций исчертили маршрутами карты - идут в кругосвет.
... Так сбегай от заученных истин - к далекому морю, к непокорным пиратам, к ковбоям, не бойся, живи.
"- Как там ваши студенты, не сдали еще, мистер Сойер?"
"- Бестолковы ужасно. Вот мы в их года, мистер Финн..."
(wolfox)
"- У меня есть два пенса! Гуляем на них, Гекльберри?"
"- У меня есть полпенни. Гуляем, конечно же, Том!"
В двадцать три все становится резче, отчаянней, злее. Жизнь прорезана гранью на "до" и на "после войны". Что горело в груди - не погасло, но словно бы тлеет, по ночам прорываются выстрелы в тихие сны. Одноклассники хвастают: жены! детишки! А я-то... Впрочем, верю, найдется работа и дело для рук.
"- Говорят, что не выйдет... Попытка не пытка, приятель."
"- Ну и пусть говорят, ведь они нас не видели, друг."
Время тикает, скачет, несется упряжной четверкой. У вчерашних мальчишек - гляди-ка! - уже борода, у вчерашних девчонок - прислуга, семья и уборка, почему, для чего, как успели, когда же, когда? Вот тринадцать: кино про ковбоев и шпаги из палок, вот семнадцать: влюбленность, обиды, экзамены, страх. В девятнадцать смеялись, что мира, наверное, мало, в двадцать семь, не увидев и доли, решили - пора! Время, время, дорожную пыль разбивают копыта, не вернуться назад, не увидеть, что там, за спиной. Венди пишет диплом, на работу устроился Питер...
Просто жизнь остается игрой, раз играешь давно.
Сколько б ни было лет - их всегда слишком мало, не думай. Не становятся старше солдаты картонных мечей. Цирки, листья, рисунки; жирафы, пантеры и пумы; вера, дружба, серьезная правда, забытая честь. Улыбайся, пока к приключениям тянется сердце, кувыркайся, свисти, крась заборы, валяйся в траве. Пожилые профессоры после полуденных лекций исчертили маршрутами карты - идут в кругосвет.
... Так сбегай от заученных истин - к далекому морю, к непокорным пиратам, к ковбоям, не бойся, живи.
"- Как там ваши студенты, не сдали еще, мистер Сойер?"
"- Бестолковы ужасно. Вот мы в их года, мистер Финн..."
(wolfox)
четверг, 10 декабря 2015
Лора пишет корявым почерком в линованую тетрадь: "Здравствуй, папочка, помнишь? Завтра мне будет пять. Ты говорил, если что-то случится - пиши письмо, запечатай в синем конверте и маме отдай его. Ты говорил, если будет чего-то хотеться, о чем-то мечтаться, написать на листке - это самый быстрый способ с тобой связаться".
Лора выводит печатные буквы карандашом: "Синий конверт нашла, надеюсь, ты будешь рад. У меня и у мамы дела идут хорошо. Пап, ты знаешь, я очень хочу посмотреть звездопад. Ты, пожалуйста, попроси у того, кто главный! Я обещаю, буду себя хорошо вести! Чтобы хоть парочка, ну хоть одна упала, мне это очень нужно. Пожалуйста, попроси".
Девочка вырывает тетрадный лист, запечатывает конверт. Отправитель, марка, обратный адрес. Адреса получателя нет. Лора бежит на кухню, шлепает босиком по паркету. Там мама смотрит в окошко уже второе по счету лето. Она забирает привет отцу, ловит дочкин - отцовский - упрямый взгляд. "Конечно, милая, передам. Конечно, Лора, он будет очень рад". Тихонечко гладит пальцами бумажное полотно: "А ведь точно, синий цвет был любимей всех". Молли берет письмо, зажигалку, распахивает окно... Ветер хватает пепел, уносит вверх.
Лорин отец проверяет почтовый ящик, сортирует на "важное" и "ерунду", находит конверт. Он даже почти не плачет, дочь говорит, взрослые дяди так себя не ведут. Он разбирает неровный почерк и детскость фраз. Солнце движется к ночи. Десять, одиннадцать... Двенадцатый час.
Джеймс шепчет: "С Днем Рождения, милая". Встает на небесный карниз.
Набирает полные горсти звезд
и бросает
вниз.
Автор: Бенджамин Джи
Лора выводит печатные буквы карандашом: "Синий конверт нашла, надеюсь, ты будешь рад. У меня и у мамы дела идут хорошо. Пап, ты знаешь, я очень хочу посмотреть звездопад. Ты, пожалуйста, попроси у того, кто главный! Я обещаю, буду себя хорошо вести! Чтобы хоть парочка, ну хоть одна упала, мне это очень нужно. Пожалуйста, попроси".
Девочка вырывает тетрадный лист, запечатывает конверт. Отправитель, марка, обратный адрес. Адреса получателя нет. Лора бежит на кухню, шлепает босиком по паркету. Там мама смотрит в окошко уже второе по счету лето. Она забирает привет отцу, ловит дочкин - отцовский - упрямый взгляд. "Конечно, милая, передам. Конечно, Лора, он будет очень рад". Тихонечко гладит пальцами бумажное полотно: "А ведь точно, синий цвет был любимей всех". Молли берет письмо, зажигалку, распахивает окно... Ветер хватает пепел, уносит вверх.
Лорин отец проверяет почтовый ящик, сортирует на "важное" и "ерунду", находит конверт. Он даже почти не плачет, дочь говорит, взрослые дяди так себя не ведут. Он разбирает неровный почерк и детскость фраз. Солнце движется к ночи. Десять, одиннадцать... Двенадцатый час.
Джеймс шепчет: "С Днем Рождения, милая". Встает на небесный карниз.
Набирает полные горсти звезд
и бросает
вниз.
Автор: Бенджамин Джи
четверг, 12 ноября 2015
За нами следят с тех пор, как все началось. Не всех приютила Лета и взял Аид,
У Большого Брата мокрый холодный нос, миллиарды глаз, и он никогда не спит.
Звездный титан чешет ухо и ловит блох, опускает огромную голову между лап,
Здесь не бывает весело и тепло, здесь космический мусор и звездная пыль в углах.
Он видит каждый всполох и каждый след, неусыпно следит за миром из тьмы небес,
Город пытается спрятаться в дымной мгле, но он под надзором титана бесстыдно весь.
Аргус Панопт, будто в поисках конуры, сканирует взглядом жилое его нутро,
Скелет его зданий, поджарую кожу крыш, капилляры, аорты и вены его дорог,
И нас, разбросанных в сотах его домов, темное время, наш грубый подлунный мир,
Не хочу зарекаться, но точно знаю одно: он смотрит на нас - только голову подними.
Конечно, нам легче поверить во все, когда за глазами во тьме есть платы и провода,
Когда разум - компьютер, а череп - системный блок, камеры, пластик, техника и стекло.
Когда у Большого Брата есть сисадмин, сортирующий эти потоки на смысл и бред.
Хозяин Аргуса, в сущности, мог быть им, но давным-давно он не ходит на этот свет.
И можно дразнить Селену, махать хвостом, наблюдать движение северных диких льдин.
Аргус лениво щурится на восток, откуда встает сияюще-жгучий диск,
И мир подставляет спину его глазам, Аргус послушно смотрит, он верный пёс,
Но если бы кто-то свыше ему сказал, что он свободен и может оставить пост...
Он знает, что смежив свои миллионы век, как огромный сервер, питание отключив,
Он увидит стаю, добычу, безумный бег, и загрызет посмевшего приручить...
Его тревожит, что такой он всего один... и гудение вместо стука в своей груди.
Миллионы камер смотрят прохожим вслед, мощных, стеклянных, зорких, беспроводных.
Их спутник "Аргус" мечтает поспать в тепле, он знает - собакам видятся волчьи сны.
(c) Олег Скользящий
У Большого Брата мокрый холодный нос, миллиарды глаз, и он никогда не спит.
Звездный титан чешет ухо и ловит блох, опускает огромную голову между лап,
Здесь не бывает весело и тепло, здесь космический мусор и звездная пыль в углах.
Он видит каждый всполох и каждый след, неусыпно следит за миром из тьмы небес,
Город пытается спрятаться в дымной мгле, но он под надзором титана бесстыдно весь.
Аргус Панопт, будто в поисках конуры, сканирует взглядом жилое его нутро,
Скелет его зданий, поджарую кожу крыш, капилляры, аорты и вены его дорог,
И нас, разбросанных в сотах его домов, темное время, наш грубый подлунный мир,
Не хочу зарекаться, но точно знаю одно: он смотрит на нас - только голову подними.
Конечно, нам легче поверить во все, когда за глазами во тьме есть платы и провода,
Когда разум - компьютер, а череп - системный блок, камеры, пластик, техника и стекло.
Когда у Большого Брата есть сисадмин, сортирующий эти потоки на смысл и бред.
Хозяин Аргуса, в сущности, мог быть им, но давным-давно он не ходит на этот свет.
И можно дразнить Селену, махать хвостом, наблюдать движение северных диких льдин.
Аргус лениво щурится на восток, откуда встает сияюще-жгучий диск,
И мир подставляет спину его глазам, Аргус послушно смотрит, он верный пёс,
Но если бы кто-то свыше ему сказал, что он свободен и может оставить пост...
Он знает, что смежив свои миллионы век, как огромный сервер, питание отключив,
Он увидит стаю, добычу, безумный бег, и загрызет посмевшего приручить...
Его тревожит, что такой он всего один... и гудение вместо стука в своей груди.
Миллионы камер смотрят прохожим вслед, мощных, стеклянных, зорких, беспроводных.
Их спутник "Аргус" мечтает поспать в тепле, он знает - собакам видятся волчьи сны.
(c) Олег Скользящий
он жил у подъезда - смешной, несуразный. в его бороде вечно путались мошки. немного нечестный, лукавый проказник любил голубям по ночам дарить крошки. но голуби спали и ветер холодный бросал их в лицо запоздалым прохожим.
он был позабытым, вчерашним, не модным. он был с этим миром совсем непохожим.
зеленый колпак, два потертых ботинка и нос, запеченная словно картошка. он, кажется, вышел из детской картинки и тут задержался, пожалуй, немножко. на нем сюртука чуть повытерся бархат, виски паутинкой седою покрылись. но было в нем что-то… безумным азартом глаза - две горошины - хитро светились.
он часто болтал о холмах бесконечных, о тропах каких-то там каменных троллей. рассеянным был и немного беспечным. о старых легендах пел песни с любовью. грустил вечерами на пару с туманом, росу собирал [в отведенное место]. выуживал часто секреты обманом и звал меня [в шутку, конечно] невестой.
дарил вместо роз четырЕх-листный клевер, твердил, что под радугой прячется счастье. смешно и нелепо политикам верил - все новости слушал с огромным участьем.
зимой уходил. а куда - неизвестно. лишь клевер в снегах цвел под старым балконом. ждала. каждый раз. [так смешно, если честно].
невеста.
подруга.
жена.
лепрекона.
Dany Podlunnaya
он был позабытым, вчерашним, не модным. он был с этим миром совсем непохожим.
зеленый колпак, два потертых ботинка и нос, запеченная словно картошка. он, кажется, вышел из детской картинки и тут задержался, пожалуй, немножко. на нем сюртука чуть повытерся бархат, виски паутинкой седою покрылись. но было в нем что-то… безумным азартом глаза - две горошины - хитро светились.
он часто болтал о холмах бесконечных, о тропах каких-то там каменных троллей. рассеянным был и немного беспечным. о старых легендах пел песни с любовью. грустил вечерами на пару с туманом, росу собирал [в отведенное место]. выуживал часто секреты обманом и звал меня [в шутку, конечно] невестой.
дарил вместо роз четырЕх-листный клевер, твердил, что под радугой прячется счастье. смешно и нелепо политикам верил - все новости слушал с огромным участьем.
зимой уходил. а куда - неизвестно. лишь клевер в снегах цвел под старым балконом. ждала. каждый раз. [так смешно, если честно].
невеста.
подруга.
жена.
лепрекона.
Dany Podlunnaya
пятница, 17 июля 2015
вторник, 14 июля 2015
...А ты могла бы жизнь преподавать, непринуждённо объясняя людям, что путь одолеваем и нетруден, когда есть крыша, угол и кровать, что одиночество - не крест, а плюс. Никто не посягнёт на увлеченья!.. Но ты сама, до самоотреченья, военным маршем вытравляешь блюз. И в раж войдя, уничтожая тишь, ты любишь силой небо опрокинуть, и в исступленье исцарапать спину, откинувшись мурчать – "прости, малыш..." А после, как бумажный самолёт, одним потоком воздуха влекома, едва одевшись, выпорхнешь из дома... Щелчок, затяжка… Выдох не вернёт к началу, к титрам, к белой простыне, где в темноте покойно, фильм не начат, ни вдоха, ни исторгнутого плача - до эмбриона... клетки... до извне… Но это морок. Фабула потерь. Пространство разделилось на сегменты... Станок с утра сбривает рудименты, а к ночи снова прорастает зверь.
На зеркале твоё – «Звони, Малыш!», с улыбкой напомаженного фарса… А за окном, бухой в дрезину карлсон уснул на лавке, не достигнув крыш…
(с) Вал Буров
На зеркале твоё – «Звони, Малыш!», с улыбкой напомаженного фарса… А за окном, бухой в дрезину карлсон уснул на лавке, не достигнув крыш…
(с) Вал Буров
Горе горькое, горе городу!
Горделивы, склоните головы.
Граду древнему, граду гордому —
Выси горние, камни голые!
Пророчить мне: порочные, нелепые,
Ослепли вы!
Погибнете — ни гимнов вам, ни вечности,
Увечные!
Вам — садами да зиккуратами,
Тканей радугой взоры радовать…
Да не к спеху доспехи ратные —
Силе вражеской стать преградою.
Забыться мне: с убийцами, блудницами —
Родниться ли?
Убогие! Не боги ли прогневались,
Не небо ли?
В стены старые — беды молоды.
Эй, пирующие, замолкните!
Близко тучи, громады-молоты…
Перемелют грома да молнии!
Смириться мне: не жрица я, не лучшая —
Не слушают…
Безумию, бездумию небесному
Невестой мнят…
Горе горькое, горе городу!
Горделивы, склоните головы.
Граду древнему, граду гордому —
Выси горние, камни голые!
(с) Асмела
Горделивы, склоните головы.
Граду древнему, граду гордому —
Выси горние, камни голые!
Пророчить мне: порочные, нелепые,
Ослепли вы!
Погибнете — ни гимнов вам, ни вечности,
Увечные!
Вам — садами да зиккуратами,
Тканей радугой взоры радовать…
Да не к спеху доспехи ратные —
Силе вражеской стать преградою.
Забыться мне: с убийцами, блудницами —
Родниться ли?
Убогие! Не боги ли прогневались,
Не небо ли?
В стены старые — беды молоды.
Эй, пирующие, замолкните!
Близко тучи, громады-молоты…
Перемелют грома да молнии!
Смириться мне: не жрица я, не лучшая —
Не слушают…
Безумию, бездумию небесному
Невестой мнят…
Горе горькое, горе городу!
Горделивы, склоните головы.
Граду древнему, граду гордому —
Выси горние, камни голые!
(с) Асмела
суббота, 11 июля 2015
Ну, пьешь валерьянку, пульс твой под девяносто,
оправдываешься, что такое у всех влюбленных?
А ты запомни, что любовь - это, сука, просто,
и никаких тебе, блин, неопределенных.
Когда опять любовный многоугольник,
когда терзанья, схожденье за расхожденьем,
брось каку, на кухню пойди, приготовь рассольник,
короче, займись уже не самоуничиженьем.
Взаимоотфренд вконтакте? Башка немеет?
Иди, умыться хотя б уже попытайся.
Пойми ж ты, блин, что это к любви имеет
такое же отношенье, как ты к китайцам.
Не пишет в аське? Ну, явно пиздец котенку.
Жизнь прожита зря, сходи убейся об стену.
Давай-давай, поучаствуй в любовной гонке,
давай, прости одну за другой измену.
Давай, мы похлопаем всем, кого это заботит,
всем тем, кто ищет какого-то адского обжига.
Любовь - это просто и радостно, словно котик.
А все эти, блин, страданья - как трахать ёжика.
(c)alonso_kexano
оправдываешься, что такое у всех влюбленных?
А ты запомни, что любовь - это, сука, просто,
и никаких тебе, блин, неопределенных.
Когда опять любовный многоугольник,
когда терзанья, схожденье за расхожденьем,
брось каку, на кухню пойди, приготовь рассольник,
короче, займись уже не самоуничиженьем.
Взаимоотфренд вконтакте? Башка немеет?
Иди, умыться хотя б уже попытайся.
Пойми ж ты, блин, что это к любви имеет
такое же отношенье, как ты к китайцам.
Не пишет в аське? Ну, явно пиздец котенку.
Жизнь прожита зря, сходи убейся об стену.
Давай-давай, поучаствуй в любовной гонке,
давай, прости одну за другой измену.
Давай, мы похлопаем всем, кого это заботит,
всем тем, кто ищет какого-то адского обжига.
Любовь - это просто и радостно, словно котик.
А все эти, блин, страданья - как трахать ёжика.
(c)alonso_kexano
воскресенье, 05 июля 2015
Мы жили тогда на речке, у самой лесной горы. И каждый из нас был вечен, и каждый творил миры: мосты, провода, дороги – один к десяти масштаб. Мы были совсем не Боги, но каждый из нас – прораб.
Построили очень скоро, за семь страшно долгих дней, огромный волшебный город. Едва ли могли скорей. Пускай удивится кто-то: бывают же города! Прозрачны его ворота, священна над ним звезда.
Я сам-то едва поверил! От радости обомлев, в его золотые двери зашёл огнегривый лев, один, без семьи, без свиты. За ним – черноокий вол, оставил окно открытым, и в город влетел орёл.
Для каждого в равной мере готов был и стол, и дом: сначала гостили звери, а люди пришли потом.
Пришёл неземной мечтатель, пришёл пожилой солдат, и каждый был очень кстати, любой был друг другу рад.
Но поздно, а, может, рано всегда всё бывает так: в обход постовой охраны в наш город вошёл чужак. Устроили шум собаки, ветра нагоняли страх. Он нёс подожжённый факел в рабочих своих руках.
Понятно, что будет дальше, что снова произойдёт, он факелом этим машет, упорно идёт вперёд: огонь облизал опоры и занялся весь квартал. Мне больно смотреть на город, я сам его создавал!
Но там, где есть кто-то рядом, надежда ещё жива. Огонь потухал от взгляда орла, и вола, и льва. Есть правда – светла, бесспорна, священна, как та звезда: горит деревянный город, но каменный – никогда. Каким бы ни стал героем, всегда впереди враги, но если сумел построить, пожалуйста, сбереги. Сруби для волов вольеры, сплети для орла гнездо. Кто в город приходит первым, пусть там обретает дом.
От радости первой встречи до неба ведёт маршрут. Пытаются покалечить, взрывают, ломают, жгут…
А город стоит. Он вечен, пока его берегут.
Виктория Манасевич
Построили очень скоро, за семь страшно долгих дней, огромный волшебный город. Едва ли могли скорей. Пускай удивится кто-то: бывают же города! Прозрачны его ворота, священна над ним звезда.
Я сам-то едва поверил! От радости обомлев, в его золотые двери зашёл огнегривый лев, один, без семьи, без свиты. За ним – черноокий вол, оставил окно открытым, и в город влетел орёл.
Для каждого в равной мере готов был и стол, и дом: сначала гостили звери, а люди пришли потом.
Пришёл неземной мечтатель, пришёл пожилой солдат, и каждый был очень кстати, любой был друг другу рад.
Но поздно, а, может, рано всегда всё бывает так: в обход постовой охраны в наш город вошёл чужак. Устроили шум собаки, ветра нагоняли страх. Он нёс подожжённый факел в рабочих своих руках.
Понятно, что будет дальше, что снова произойдёт, он факелом этим машет, упорно идёт вперёд: огонь облизал опоры и занялся весь квартал. Мне больно смотреть на город, я сам его создавал!
Но там, где есть кто-то рядом, надежда ещё жива. Огонь потухал от взгляда орла, и вола, и льва. Есть правда – светла, бесспорна, священна, как та звезда: горит деревянный город, но каменный – никогда. Каким бы ни стал героем, всегда впереди враги, но если сумел построить, пожалуйста, сбереги. Сруби для волов вольеры, сплети для орла гнездо. Кто в город приходит первым, пусть там обретает дом.
От радости первой встречи до неба ведёт маршрут. Пытаются покалечить, взрывают, ломают, жгут…
А город стоит. Он вечен, пока его берегут.
Виктория Манасевич
помни, что нужно любить не за что-то, а вопреки!
что друзья предают похлеще, чем все враги.
что никто не подаст тебе крепкой своей руки,
когда ты в этом будешь больше всего нуждаться.
помни, что нужен ты самому себе,
что никто не оценит беспечность твоих небес.
что тебе исполнится 40, безумный бес,
даже если сейчас тебе только чуть-чуть за 20.
помни, что ты силен и найдешь свой путь,
помни добро, а о всем остальном - забудь.
ты скоро вырастешь, станешь каким-нибудь
гордым героем, но только не самозванцем!
помни, что нужно любить не за что-то, а вопреки!
и что друзья помогают там, где кругом враги.
и что ты будешь касаться чьей-то родной руки,
той, что, в конце концов, стоит тебе дождаться...
Рыжая Надежда
Май 2015.
что друзья предают похлеще, чем все враги.
что никто не подаст тебе крепкой своей руки,
когда ты в этом будешь больше всего нуждаться.
помни, что нужен ты самому себе,
что никто не оценит беспечность твоих небес.
что тебе исполнится 40, безумный бес,
даже если сейчас тебе только чуть-чуть за 20.
помни, что ты силен и найдешь свой путь,
помни добро, а о всем остальном - забудь.
ты скоро вырастешь, станешь каким-нибудь
гордым героем, но только не самозванцем!
помни, что нужно любить не за что-то, а вопреки!
и что друзья помогают там, где кругом враги.
и что ты будешь касаться чьей-то родной руки,
той, что, в конце концов, стоит тебе дождаться...
Рыжая Надежда
Май 2015.
пятница, 03 июля 2015
Есть такая избитая аналогия об отношениях Бога и человека.
Представь, что ты идешь по лесу и наступаешь на муравья. Муравей умирает. Ты испытывал к нему злобу? Нет.
Раздавил его специально? Нет.
Ты создал этого муравья? Вряд ли.
Ждет его лучший мир? Может быть, но при чем здесь ты.
Да даже если б ты строил для муравья Рай - способен ли ты представить, - что для него - Рай?
Нет. Вы чересчур разные. Хотя ты и намного сложнее.
Единственное, что ты действительно можешь - устроить муравью ад. Но зачем? Муравей тебе безразличен.
Так вот. Если Бог есть, я очень, очень надеюсь, что Он не просто идет по лесу.
Я надеюсь, Он сам - лес.
(с) Арчет
Представь, что ты идешь по лесу и наступаешь на муравья. Муравей умирает. Ты испытывал к нему злобу? Нет.
Раздавил его специально? Нет.
Ты создал этого муравья? Вряд ли.
Ждет его лучший мир? Может быть, но при чем здесь ты.
Да даже если б ты строил для муравья Рай - способен ли ты представить, - что для него - Рай?
Нет. Вы чересчур разные. Хотя ты и намного сложнее.
Единственное, что ты действительно можешь - устроить муравью ад. Но зачем? Муравей тебе безразличен.
Так вот. Если Бог есть, я очень, очень надеюсь, что Он не просто идет по лесу.
Я надеюсь, Он сам - лес.
(с) Арчет
так не хотела сердце дарить своё,
так не хотела жить с нелюбимым мужем,
что обратилась к ведьме.
и ведьма сделала из неё
кошку (ведь кошкам замуж идти не нужно).
так и ходила кошкою по земле
все девять жизней - долгие-долгие годы
с лёгким кошачьим сердцем,
совсем не ведая счёта лет,
ведая только цену своей свободы -
сладкой, пока не встретится человек,
тот, что её укутает, как туманом.
ведьма смеётся тихо,
на сердце липнут слова, как снег:
"снова ты прежней станешь, но только на ночь,
на ночь.
а после, кошкою став опять,
будет служить мне верно, служить мне вечно,
вот она, твоя плата."
ночь пробирается, словно тать,
белую шаль обоим кладёт на плечи,
"здравствуй же, здравствуй, милый мой человечек,
дай мне в тебе растаять
и засиять..."
как же хотела сердце отдать ему,
как же боялась блеска рассветной меди...
служба её не вечна,
но ей лишь ведомо, почему
кошка родится в будущей жизни
ведьмой.
(с) Айри
так не хотела жить с нелюбимым мужем,
что обратилась к ведьме.
и ведьма сделала из неё
кошку (ведь кошкам замуж идти не нужно).
так и ходила кошкою по земле
все девять жизней - долгие-долгие годы
с лёгким кошачьим сердцем,
совсем не ведая счёта лет,
ведая только цену своей свободы -
сладкой, пока не встретится человек,
тот, что её укутает, как туманом.
ведьма смеётся тихо,
на сердце липнут слова, как снег:
"снова ты прежней станешь, но только на ночь,
на ночь.
а после, кошкою став опять,
будет служить мне верно, служить мне вечно,
вот она, твоя плата."
ночь пробирается, словно тать,
белую шаль обоим кладёт на плечи,
"здравствуй же, здравствуй, милый мой человечек,
дай мне в тебе растаять
и засиять..."
как же хотела сердце отдать ему,
как же боялась блеска рассветной меди...
служба её не вечна,
но ей лишь ведомо, почему
кошка родится в будущей жизни
ведьмой.
(с) Айри
пятница, 26 июня 2015
эта сказка, в общем, совсем проста, не бывает её простей
обнимает девушку гроб-хрусталь, одеялом ложится степь
колдовское яблоко лучше пуль, бьет без промаха прямо в цель
заметает временем к ней тропу, колкий снег на её лице
миррор-миррор, зеркало на стене, ты увидишь и высь и твердь
пробудись от сна, повернись ко мне, кто красивей меня, ответь
королевны голос — и яд, и сок, тонки кисти под рукавом.
на зеркальной глади клубится смог
там, конечно же, никого.
а бывает проще — всё как во сне, только холодно у виска
вот несётся девочка через снег, и погибель её близка
как вернуть того, кто не греет рук, высекая слова из льдин?
королевны волосы — нити вьюг, колокольчики на груди
миррор-миррор, тонкое серебро, светлячок в ледяной воде
ты в любом доспехе отыщешь брод, в самом доблестном из людей
ты чужое сердце найдешь на дне, и судьбу, что предрешена
покажи того, кто меня сильней
в отражении — тишина.
вечерами город — большой костер. дождь несется по козырькам
ей досталось, младшей из злых сестер, неисправное из зеркал.
не летает коршуном над страной, не поёт о звезде любой
но когда заглянешь в него, оно отражает чужую боль
миррор-миррор, озеро, темный трюм, разноцветный колючий блик
для того ли в мир сквозь тебя смотрю, чтоб под ним меня погребли
вот была б красивее всех людей и богаче любых цариц
... но в потертой раме и ночь, и день — миллионы надежд и лиц
боль мелодией странствует меж людьми — то лечебной, то ножевой
из пустой зимы прорастает мир — беспокойный, большой, живой
лёд однажды треснет напополам, королевна откроет дверь
остальные взглянут на зеркала, и поймут — их осталось две.
миррор-миррор, ключик и западня, скольким надо помочь во тьме
покажи мне тех, кто храбрей меня, чтобы было, где брать пример.
обнимает девушку гроб-хрусталь, одеялом ложится степь
колдовское яблоко лучше пуль, бьет без промаха прямо в цель
заметает временем к ней тропу, колкий снег на её лице
миррор-миррор, зеркало на стене, ты увидишь и высь и твердь
пробудись от сна, повернись ко мне, кто красивей меня, ответь
королевны голос — и яд, и сок, тонки кисти под рукавом.
на зеркальной глади клубится смог
там, конечно же, никого.
а бывает проще — всё как во сне, только холодно у виска
вот несётся девочка через снег, и погибель её близка
как вернуть того, кто не греет рук, высекая слова из льдин?
королевны волосы — нити вьюг, колокольчики на груди
миррор-миррор, тонкое серебро, светлячок в ледяной воде
ты в любом доспехе отыщешь брод, в самом доблестном из людей
ты чужое сердце найдешь на дне, и судьбу, что предрешена
покажи того, кто меня сильней
в отражении — тишина.
вечерами город — большой костер. дождь несется по козырькам
ей досталось, младшей из злых сестер, неисправное из зеркал.
не летает коршуном над страной, не поёт о звезде любой
но когда заглянешь в него, оно отражает чужую боль
миррор-миррор, озеро, темный трюм, разноцветный колючий блик
для того ли в мир сквозь тебя смотрю, чтоб под ним меня погребли
вот была б красивее всех людей и богаче любых цариц
... но в потертой раме и ночь, и день — миллионы надежд и лиц
боль мелодией странствует меж людьми — то лечебной, то ножевой
из пустой зимы прорастает мир — беспокойный, большой, живой
лёд однажды треснет напополам, королевна откроет дверь
остальные взглянут на зеркала, и поймут — их осталось две.
миррор-миррор, ключик и западня, скольким надо помочь во тьме
покажи мне тех, кто храбрей меня, чтобы было, где брать пример.